|
Рассуждая теоретически, можно привести ряд доводов и "за", и "против" принятия кодифицированного нормативно-правового акта по борьбе с экстремизмом или чем-то подобным. Я вижу единственный довод чисто юридического характера, и этот довод "против". Он заключается в том, что такой акт излишен и содержательно не может заменить норм отраслевого законодательства (уголовного, уголовно-правового, административного и пр.).
Любая другая аргументация носит внеправовой характер. Возможно, специальный акт из тактических соображений полезен для дальнейшей законотворческой деятельности, например, его принятие ускорит или облегчит продвижение поправок к действующему законодательству. Возможно, принятие такого акта может стать сигналом для правоохранительных органов и на какое-то время – стимулом для активизации их деятельности. Список доводов "против" гораздо длиннее. Это – пока что при абстрактном рассмотрении.
В реальности самое главное соображение заключается в том, что у российской власти очень низкий кредит доверия. Жизнь приучила видеть во всех благих начинаниях правительства какие-то скрытые нехорошие замыслы, во всяком случае, замыслы, отличающиеся от провозглашаемых. Если в правительственном плане заключена возможность злоупотреблений или махинаций, то именно их и приходится рассматривать как основной результат. В России в настоящее время используются три основные способа оправдания расистской политики властей или их терпимости к расистским проявлениям – "предотвращение межнациональных конфликтов", "развитие толерантности" и "противодействие экстремизму". Использование понятия "экстремизм" (или "фашизм") резко смещает фокус. Разговор переводится на деятельность преимущественно организованную и антигосударственную; деятельность государственных органов и должностных лиц, а также неорганизованная рутина как бы выносятся за скобки. Раньше главная отговорка властей заключалась в том, что нет четкого определения "экстремизма" и соответствующего закона. Теперь, после принятия закона, станут говорить о том, что то-то и то-то не относится к экстремистским проявлениям. Любое из предложенных к настоящему времени описательных определений экстремизма страдает расплывчатостью и допускает расширительные толкования. Понятно, как это может применяться: захотим – назовем экстремизмом, не захотим – не назовем. Если же определение представляет собой перечисление конкретных проявлений, то оно наглядно иллюстрирует ненужность специального акта об экстремизме: обычно перечисляются уже известные законодательству составы преступлений или иных правонарушений.
Если смотреть шире – в связи с понятиями "экстремизм" или "фашизм" не видно и специфической области правового регулирования. Есть ряд составов правонарушений, ответственность за которые уже заложена или должна быть заложена в уголовном и административном законодательстве. Понятия "экстремизм" и "фашизм" едва ли могут получить четкое и юридически корректное определение. Нет смысла также дифференцировать экстремизм (например, вводить понятие "религиозного экстремизма"). Опыт применения, например, антиваххабитского закона в Дагестане показал, что такой акт нужен для развертывания кампании против идеологии неопределенного круга лиц, которых власти причисляют к приверженцам этой идеологии. С законностью такой подход не имеет ничего общего.
Безусловно, возможно уточнение формулировок текущего законодательства или введение новых. Эта деятельность имеет смысл, если относится к определенным составам правонарушений.
Уточнение и дифференциация запретов и санкций за нарушение, разумеется, не противоречат общей конституционной норме, если не выходят за ее рамки. На мой взгляд, большинство основных частных запретов в российском законодательстве уже содержатся. Не хватает составов, упомянутых ст. 4 Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации: подстрекательство к дискриминации, финансирование или предоставление иной помощи для расистской деятельности, участие в расистской организации (формулировки можно уточнять). Не хватает материально-правовых и процессуально-правовых норм в законодательстве об образовании, трудовом и жилищном законодательстве, запрещающих дискриминацию или, наоборот, обязывающих к равенству обращения.
В принципе, я негативно отношусь к новым возможным ограничениям свободы выражения мнения. Причин две – заведомая неэффективность предлагаемых ограничений и возможность злоупотреблений. Представляются неразумными попытки вводить запреты на размещение материалов в интернете – они заведомо не достигают результата, а потому дискредитируют саму идею правового регулирования. Запрет на художественные тексты также представляется неразумным как чреватый злоупотреблениями.
Законодательный запрет символики нацизма или итальянского фашизма в общем понятен. Это скорее вопрос протокола. Европа совершает ритуалы очищения от нацистского прошлого; деятельность многих экстремистских группировок в Европе связана с использованием определенной исторической символики. Ее запрет, помимо идеологического значения, имеет и практический, воспитательный смысл – это своего рода послание законодателя обществу. Российский законодатель совершает акт солидарности с Европой. Небольшая символическая польза от этого есть; вреда не видно. Но попытки выйти за эти рамки и дать расширительное определение экстремистской символики изначально обнаруживают свою несостоятельность. Уже сами вопросы о возможности расширения запрета в этой области, по-моему, несут в себе ответ.
Неоднородность ряда запретов, приведенных в ст. 13 Конституции и воспроизводимых в отраслевом законодательстве, мне кажется не очень существенной проблемой. Удалять "социальную" и "религиозную" вражду из общего ряда я бы не стал. Представим себе уже почти не гипотетическую ситуацию массовых призывов к репрессиям против "мигрантов" или "беженцев". Предполагаемые проблемы, как мне кажется, могут быть устранены, если будут дифференцированы и уточнены разные составы, стоящие за формулировкой "возбуждение вражды".
Ст. 282 УК РФ может быть улучшена. Сейчас она охватывает три разных состава преступления. "Унижение достоинства", то есть причинение морального вреда неопределенному кругу лиц, может быть отнесено к области гражданского права (хотя это потребует серьезных корректив действующего законодательства). Наоборот, возможно и даже необходимо введение в УК новых составов, соответствующих требованиям ст. 4 Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации: подстрекательства или призывов к дискриминации и организованной деятельности, направленной на подготовку и совершение преступлений по мотивам расовой, этнической и религиозной вражды. В этой связи понятие "возбуждение вражды" может быть разделено на подстрекательство к дискриминации, призывы к насилию, пропаганду превосходства или неполноценности и пр. Окончательные формулировки я, разумеется, не готов предложить, здесь требуется очень тщательная проработка вопроса.
Полагаю, что субъективной стороной деяний, предусмотренных ст. 282 УК, может выступать не только прямой, но и косвенный умысел, и диспозиция статьи это допускает. Мнения об этом, как известно, расходятся. Возможно, разъяснения Пленума Верховного Суда могли бы исправить положение.
Перевод ст. 282 в категорию статей частного или частно-публичного обвинения едва ли может повысить результативность ее применения. Подробные аргументы приведены в докладе ПЦ "Мемориал".
Возможно и необходимо дифференцирование санкций по ст. 282. За призывы к насилию или к дискриминации может быть предусмотрена большая мера ответственности, нежели за пропаганду превосходства. Представляется разумным применять лишение права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью и не в качестве дополнительного (наряду с лишением свободы), а основного наказания.
То, что правоохранительные органы избегают применения пункта "е" ч. 1 ст. 63 УК РФ (Общая часть) – показатель их квалификации и готовности противодействовать дискриминации и возбуждению этнической вражды. Совершенствование уголовного законодательства – внесение дополнительных квалифицирующих признаков в статьи Особенной части – может быть полезным и с педагогической точки зрения. Представляется возможным внесение мотива национальной, расовой, религиозной ненависти или вражды в качестве дополнительного признака, отягчающего наказание, в ст. 139 ("Нарушение неприкосновенности жилища"), 167 ("Умышленные уничтожение или повреждение имущества"), 212 ("Массовые беспорядки"), 213 ("Хулиганство"), 214 ("Вандализм").
Я негативно отношусь к ужесточению уголовного наказания и к снижению по ряду статей возраста, с которого наступает уголовная ответственность. Такие меры скорее могут способствовать втягиванию осужденных в криминальную среду, но не профилактике преступлений.
Очень сложен вопрос об условиях запрета общественного объединения и о преследовании за возобновление деятельности запрещенной организации и за участие в нем. Я не готов предлагать конкретные решения и формулировки.
Представляется, что законодательство о СМИ в целом дает власти достаточные возможности противодействия противозаконным публикациям. Обсуждения заслуживают предложение о предоставлении гражданам права возбуждать иски о закрытии СМИ в случае неоднократных публикаций материалов, возбуждающих национальную (и прочую) вражду или унижающих национальное достоинство.
Законодательно предписать политическим партиям внутреннюю демократию, возможно, было бы разумно. Во всяком случае, отбрасывать эту идею не стоит. Возможность распространения этого запрета на прочие общественные объединения вызывает серьезные возражения; в первую очередь, как прецедент покушения государства на свободу общественных объединений. Логично: хочешь объединиться с себе подобными в авторитарную организацию – объединяйся, но во власть не лезь.
Запрет партиям создавать не только вооруженные, но и военизированные формирования тоже, наверное, разумен, коль скоро функции партий ограничены. Почему в законе об общественных объединениях (1995 г.) содержится запрет только "вооруженных формирований", а в законе о партиях (2001 г.) – еще и "военизированных"? Наверное, законодатель учел критику выражения "вооруженные формирования" как не слишком операционального. Понятие "военизированные формирования" тоже выглядит расплывчатым, но более пригодным для применения. Оружие – величина переменная, то оно есть, то его нет. А внутренняя структура, характер подчинения нижестоящих вышестоящим, наличие корпоративных дисциплинарных норм плюс характер деятельности – эти признаки в совокупности могут позволить квалифицировать формирование как "военизированное". Запрещать огульно все формирования, которые можно отнести к "военизированным", едва ли разумно, под запрет могут подпасть какие-нибудь спортивные клубы или кружки любителей игры "Зарница". А запрет партиям создавать военизированные формирования и/или формирования, занимающиеся боевой и специальной подготовкой, то есть подготовкой к силовому противодействию, выглядит обоснованным.
Одной из причин попустительства со стороны должностных лиц различных государственных органов деятельности "национал-радикалов" является непроработанность, а точнее, отсутствие норм, определяющих их дисциплинарную ответственность. Здесь необходим большой объем тщательной правотворческой деятельности. Но и кампании против должностных лиц, систематически и грубо нарушающих закон, например, в Краснодарском крае, представляются не лишними.
Любая кампанейщина, тем более в наших условиях, вызывает законные опасения и подозрения. В сложившейся ситуации, возможно, позитивный эффект от наступления на "экстремистов" может перевесить негативные результаты. Строить точные прогнозы относительно того, начнется такая кампания или нет, как будет проходить, кого затронет, насколько будет последовательной, будет ли применяться произвольно избирательный подход, какой будет политический заказ и т.п. – невозможно. Во всяком случае, с законотворческой деятельностью Думы я связываю гораздо больше опасений, чем с любой президентской кампанией. Разные меры в рамках антиэкстремистской кампании могут оказаться полезными – изъятие агитационных материалов, борьба с источниками финансирования, массовая подача исков, выработка рекомендаций Генпрокуратуры, Минюста и Минпечати, усиление дисциплинарной ответственности сотрудников правоохранительных органов. Что такое "заведение черных списков", я не очень хорошо понимаю. Такого рода меры ни пресечения, ни наказания в нашей стране нет. Правоохранительные органы имеют право систематизировать материалы, добываемые в ходе оперативно-розыскной деятельности. К возможным антиэкстремистским мерам я бы добавил (моя любимая тема) прекращение сотрудничества государства с казачьими формированиями, массовая проверка их деятельности и ликвидация в установленном порядке тех из них, чья деятельность не соответствует законодательству и их уставным целям.
Регулярное освобождение по амнистии и осужденных по ст. 282, и подследственных, представляется в высшей степени странным делом. Утрачивает смысл сам институт уголовной ответственности.
Назад, к оглавлению книги или далее...
|