|
Некоторые наши эксперты высказались в том духе, что действующее законодательство не стоит менять, пока по нему не накопится судебная практика, позволяющая реально судить о его эффективности. В принципе, с этим можно было бы согласиться, если бы можно было ожидать, что такая практика действительно накопится в обозримом будущем, но рассчитывать на это, увы, не приходится. Так что о реформировании права во многом приходится рассуждать априори, из более общих соображений. В частности – из тех, которые были сформулированы в первой части этой главы.
Одним из таких соображений является очень широкое распространение агрессивной ксенофобии в нашем обществе. Это вызывает серьезные проблемы в противодействии, ибо некоторые антиконституционные по сути формы поведения или, чаще, высказывания, воспринимаются как нормальные или хотя бы терпимые. Изменить эту ситуацию в скором будущем невозможно. С другой стороны, преследования ксенофобии со стороны нашего нынешнего государства всегда чреваты неоправданными нарушениями гражданских свобод. Поэтому следовало бы, как верно пишет Роман Сапожников, сосредоточиться на наиболее опасных и грубых формах, именно на них сфокусировать и политическое внимание, и юридические инструменты.
Следует учесть также четко обозначенную Михаилом Красновым позицию, что антиэкстремистское законодательство (как бы его ни называть) призвано не бороться с той или иной идеологией, с теми или иными политическими идеалами и целями, а защищать основы конституционного строя – в первую очередь, демократию и права человека. Да, конечно, хорошо было бы, если бы Россия признала коммунизм преступным в том же смысле, в каком Германия признала преступным нацизм, но этого не случилось и уже не случится. При этом для России наиболее актуально идеологические и политическое наследие именно нашего тоталитарного режима, а не германского или итальянского, включая, конечно, националистическую компоненту этого нашего наследия. Даже сейчас коммунистические радикальные и отчасти радикальные течения гораздо влиятельнее аналогичных по радикальности движений, ориентирующихся на западноевропейские праворадикальные образцы. Таким образом, принципиально неверно, на наш взгляд, прицельно запрещать один из нескольких распространенных в России идеологических типов мотивировки противозаконной деятельности. В этом и нет никакой необходимости, так как законодательство лучше строить не идеологически, а строго на основе Конституции и международных обязательств страны. Попросту говоря, защищать надо "что-то", а не "от чего-то". С точки же зрения пропагандистской концентрация только на "фашизме" (это слово приходится писать в кавычках ввиду его крайне многозначного использования в этой самой пропаганде) является поощрением иным по своей идеологической основе радикальным политическим течениям.
Из этого вытекает и наше отношение к проблеме запретов на символику. Если в Европе, как верно отмечает Александр Осипов, запрет на свастику есть акт исторического очищения, то у нас он не только не играет этой роли, но и косвенно реабилитирует серп и молот. Нельзя также не учитывать то, сколько трудностей и несообразностей возникает при попытках сформулировать "корректные" запреты на символику и применять уже существующие, явно некорректные. Гораздо проще практически и правильно теоретически рассматривать ту или иную символику только как одно из косвенных доказательств в делах о той или иной противозаконной пропаганде. Если символика содержательно совпадает с контекстом применения, она может помочь интерпретировать контекст, если же не совпадает, то и применение ее не виновно.
Ключевым пунктом всех споров о противодействии национал-радикалам всегда была ст. 282 (ранее – 74) УК. Начнем с нее и мы.
Сложности с применением ст. 282 известны двух видов – с определением самого события преступления и с определением степени его тяжести. И эти две сложности, естественно, взаимосвязаны. В формулировке "Действия, направленные на возбуждение национальной, расовой или религиозной вражды, унижение национального достоинства, а равно пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии, национальной или расовой принадлежности" в разъяснении нуждается чуть ли не каждое слово. Но ни закон, ни какие-то иные источники права этих разъяснений не дают.
Кроме того, в статье явно отсутствует понятие социальной розни, стоящее в Конституции в одном ряду с другими, и понятие "дискриминация", хотя пропаганда таковой (по ряду признаков) запрещена соответствующей Конвенцией. Так что, сперва стоит, наверное, прокомментировать эти пробелы.
Что касается социальной розни, то, вероятно, авторы Конституции имели в виду что-то вроде "классовой борьбы", но ничего не пояснили, так что "социальную рознь", точнее, к каким, какого типа социальным группам данный запрет может относиться, каждый волен понимать по-своему. Конечно, конституционная норма и не должна быть слишком детальной, но для применения она либо должна быть достаточно очевидной как норма прямого действия, либо конкретизирована в законах. Ни того, ни другого мы не имеем. Безусловно, разжигать рознь и вражду между любыми социальными группами – рабочими и работодателями, мелкими производителями и оптовыми скупщиками, коренными жителями и приезжими, гражданами и иностранцами, молодыми и пожилыми, рэперами и панками и т.д., и т.п. – не следует. Но все ли такие чреватые враждой и конфликтами оппозиции нуждаются в законодательном регулировании, как можно предполагать сейчас, в отсутствии уточнений конституционного запрета? И, главное, все ли формы такой розни должны законодательно запрещаться или все-таки надо признать, что "мягкие" формы розни есть лишь повод для морального осуждения? Вопросы вроде бы почти риторические, но конструктивных ответов на них нет.
Мы предлагаем исходить из конституционного ограничения, сформулированного в цитировавшемся уже выше п. 3 ст. 55 Конституции: "Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства". С этой точки зрения явно криминальны разве что призывы к насилию и дискриминации по признаку социальной принадлежности. Но если с насилием все более или менее ясно, то с дискриминацией по социальным признакам (в отличие от этнических, например) – не очень.
Некоторые виды социальные дискриминации уже существуют – например, по возрасту или полу (ограничения на брачный возраст, на избирательное право, неравенство полов в возрасте получения социальной пенсии и многое другое). Поскольку общество явно не намерено отказаться от некоторых форм неравноправия людей, оно должно оставить себе возможность обсуждать границы такого неравноправия. Соответственно, невозможно заранее говорить, что социальная дискриминация не может как-то расширяться (хотя тенденция в целом, конечно, к ее сужению), следовательно, нельзя запретить (тем более в уголовном порядке) любые призывы к расширению социальной дискриминации. Запрещать и криминализовать можно только призывы к уже запрещенным законом (и международными обязательствами) конкретным видам дискриминации. И тогда уже неважно, является критерий дискриминации социальным, религиозным или этническим, – важно, что запрещается призыв к нарушению закона.
В переводе на язык статей УК это означает, что список видов равноправия, нарушение которых наказывается по ст. 136, должен модифицироваться в соответствии с существующими законодательными актами о недискриминации. При этом, возможно, прямо в статье стоит ввести термин "дискриминация". А публичный призыв к нарушению ст. 136 следует включить в диспозицию ст. 282 (или того, что из нее получится по мере учета всех наших предложений).
Возвращаясь к нынешней диспозиции ст. 282, нельзя не упомянуть, что одна серьезная попытка дать разъяснение ее терминов все-таки была предпринята. Речь идет о Методических рекомендациях "Об использовании специальных познаний по делам и материалам о возбуждении национальной, расовой или религиозной вражды", подготовленных в июне 1999 г. Отделом по надзору за исполнением законов о межнациональных отношениях Генеральной прокуратуры и Отделом юридической психологии НИИ проблем укрепления законности и правопорядка. В них даны вполне разумные рекомендации по назначению экспертизы, разъяснения терминов, приведен длинный и тоже вполне разумный перечень возможных признаков возбуждения вражды. Но рекомендации остались лишь рекомендациями, и, может быть, это даже хорошо, поскольку в них есть три весьма существенных недостатка.
Во-первых, все признаки вражды равномерно применяются к этнической и религиозной сферам. Но, как уже не раз говорилось в этой книге, если неприемлемы "утверждения о природном превосходстве одной нации, расы, … и неполноценности или порочности других", то те же утверждения о религии (которая и стоит на месте многоточия) вполне естественны и не могут быть запрещаемы.
Во-вторых, авторы рекомендаций никак не решают проблему отделения общественно опасного, то есть уголовно наказуемого, деяния от прочих. Между тем, многие высказывания и тексты не толерантны в довольно мягкой форме, о чем мы уже говорили выше, и с точки зрения здравого смысла никакой общественной опасности не представляют или представляют, но столь малую, что речь об уголовной ответственности идти не может. Границу рекомендации никак не обозначают, так что следователи по-прежнему не смогут понять, в каких же случаях заводить дело, а судьи будут весьма неравномерно выбирать наказание из весьма широкого диапазона, предоставленного частью первой ст. 282.
В-третьих, вслед за комментариями к УК авторы рекомендаций настаивают на необходимости доказывания умысла (исключенного уже из самого текста статьи). Впрочем, никаких рекомендаций в этом отношении они как раз и не дают.
Затруднения, которые не смогли обойти авторы рекомендаций, объективно присущи диспозиции статьи и, собственно говоря, не могут быть разрешены каким-то всем очевидным способом. Выход из такой ситуации – только разделение составов. Не претендуя на полноценное законодательное предложение, мы намерены далее высказать ряд соображений по такому разделению и затем дать приблизительный проект того, что получится на месте ст. 282.
1. Ввиду невозможности общепонятным способом выделить именно общественно опасные, криминальные способы возбуждения вражды, унижения и пропаганды превосходства, следует такие действия, не отягченные иными признаками, о которых речь пойдет ниже, по возможности декриминализировать. Их вполне можно перенести в КоАП. А уголовным преступлением считать только многократные такие действия, скажем, в случае, если до этого обвиняемый уже дважды привлекался к административной ответственности или хоть единожды – к уголовной за расистские преступления. Впрочем, за ничем не отягченное "возбуждение вражды" не следует приговаривать к лишению свободы.
2. Надо обязательно учитывать рецидив по статье, с тем чтобы сконцентрировать внимание именно на убежденных и последовательных расистах. Более того, лица, ранее прибегавшие к идеологически мотивированному насилию, за противозаконную пропаганду должны обязательно приговариваться именно к лишению свободы. Но в целом, стандартные правила учета рецидива, заданные ч. 2 ст. 68 УК, для "пропагандистских" статей представляются нам слишком жесткими.
3. Имеет смысл совсем исключить "пропаганду исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их отношения к религии", оставив только возбуждение вражды по этому признаку. По религиозному критерию нельзя, конечно, допускать дискриминацию и ее пропаганду, но это уже другой состав.
4. Публичные призывы к дискриминации, точнее, к запрещенным ее видам, должны быть наказуемы строже, чем просто негативные высказывания расистского толка ("возбуждение вражды" в широком смысле). При этом не имеет значения, каковы эти виды дискриминации, так что, вероятно, этот состав стоит выделить в отдельную статью. Но и здесь лишение свободы стоит применять только при наличии квалифицирующих признаков.
5. В ст. 282 и в отдельной статье о пропаганде дискриминации, если она будет, не имеет особого смысла такой квалифицирующий признак, как "действие, совершенное организованной группой". С одной стороны, публичная пропаганда вообще крайне редко производится совсем в одиночку. С другой стороны, само участие в такой группе, если она действует систематически, уже должно составлять отдельный состав преступления. Надо выполнять обязательство России по ст. 4 п. b Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации – объявить преступным само участие в организованной деятельности, поощряющей расовую дискриминацию или подстрекающую к ней. Другое дело, что не так просто решить, когда организация должна быть просто запрещена, а когда ее деятельность столь опасна, что само участие в ней есть уголовное преступление. Видимо, здесь нужно исходить из какого-то достаточно четкого количественного критерия. Очевидно, это означает появление дополнительных статей в УК и в КоАП.
6. Применению насилия самому по себе не место в "пропагандистских" статьях. Для этого есть п. "е" ст. 63 УК и соответствующие квалифицирующие признаки в других статьях. По нашему мнению, рассматривать расистский мотив только как отягчающее обстоятельство по ст. 63 не всегда достаточно. Для всех насильственных преступлений (а не для некоторых, как сейчас) имеет смысл ввести и квалифицирующий признак, с тем чтобы по возможности обеспечить жесткое и прицельное преследование именно расистского насилия как особо опасного для общества.
7. Впрочем, кроме расистски мотивированных преступлений, есть и иные идеологически мотивированные преступления. Нам представляется, что для общества не менее опасны политически мотивированные погромы, чем расово мотивированные. Конечно, есть преступления сугубо расистского характера, но мы считаем возможным и верным по существу рассматривать деятельность национал-радикалов в комплексе; тогда, кстати, под создаваемые нормы подпадут и иные радикальные течения. Применительно к УК это означает, что формулировку п. "е" ст. 63 и упомянутого квалифицирующего признака можно расширить, дополнив его (как кое-где в новом антиэкстремистском законодательстве) также политическими и идеологическим мотивами, а также мотивом вражды по отношению к какой-то социальной группе. В данном случае нам не так важно, что именно следует считать социальной группой: если преступники выделяют какую-то группу в качестве объекта ненависти и из этой ненависти совершают преступления, это достаточное основание считать их деятельность особенно опасной, так же как и расистские преступления. Кроме того, не расистские, но типичные для политических и идеологических радикалов преступления надо учитывать наряду с расистскими в соответствующих перечнях статей.
8. Стоило бы прямо включить в национальное законодательство формулировки Международной конвенции о ликвидации всех форм расовой дискриминации. Это упростило бы многое в формулировках того же УК. Но такая реформа не является строго обязательной. В принципе, ее могут заменить и соответствующие разъяснения Пленума Верховного Суда.
9. Вообще, без обязательных разъяснений в данной ситуации не обойтись. В закон невозможно втиснуть все частные случаи и оговорки. А никакого общепринятого представления в обществе (стоит только сравнить мнения наших экспертов Краснова и Лихачева) и, соответственно, в судейском корпусе по таким темам, как преследование ксенофобии и дискриминации, нет и в скором будущем не предвидится. Да, суд – не автомат по раздаче приговоров, но это не повод для законодателя и для толкователя закона не уточнять норму закона там, где суд явно затрудняется с ее применением.
10. Штрафы должны быть действительно серьезным наказанием. Но мы не беремся здесь оценить, надо ли менять существующую в УК сетку штрафов, так что оставляем их далее примерно так, как есть.
Таким образом, мы получили необходимость модификации ст. 63, 136 и 282, ряда "насильственных" статей УК, введения двух новых статей в КоАП и двух новых в УК (их номера уже включены в предлагаемые диспозиции статей). Приведем – в качестве базы для дальнейшей дискуссии – приблизительные (без учета требований юридической техники) формулировки.
Ч. 1 ст. 136 могла бы называться "Дискриминация" и формулироваться так:
"Дискриминация, то есть нарушение равенства прав и свобод человека и гражданина в зависимости от пола, расы, национальности, языка, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, убеждений, принадлежности к общественным объединениям и иных признаков, равноправие по которым охраняется законом, причинившее вред правам и законным интересам граждан".
Остальное в статье можно и не менять.
Ст. 282 стала бы гораздо длиннее:
"Статья 282. Расистская пропаганда и возбуждение религиозной вражды
1. Действия, направленные на возбуждение религиозной вражды, а также расистская пропаганда, то есть возбуждение вражды, унижение достоинства или пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их национальной или расовой принадлежности, если эти деяния совершены публично или с использованием средств массовой информации,
- наказываются штрафом в размере от пятисот до восьмисот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от пяти до восьми месяцев.
2. Те же деяния, совершенные:
а) лицом с использованием своего служебного положения;
б) лицом, имеющим судимость по статьям 136, 136[1], 148, 149, 208, 239, 280 [естественно, без учета изменений, внесенных новым законом], 282, 282[1], 354,
- наказываются штрафом в размере от шестисот до тысячи минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от шести до десяти месяцев, либо ограничением свободы на срок до двух лет, либо лишением свободы на срок от года до трех лет.
3. Деяния, описанные в пунктах 1 и 2, совершенные с угрозой применения насилия, а равно пропаганда насилия по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды или по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы,
- наказываются штрафом в размере от восьмисот до тысячи минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от восьми до двенадцати месяцев, либо ограничением свободы на срок до трех лет, либо лишением свободы на срок от года до четырех лет".
4. Деяния, описанные в пунктах 1, 2 или 3, совершенные лицом, имеющим судимость за насильственные преступления, совершенные по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды, а равно по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы,
- наказываются лишением свободы на срок от года до четырех лет.
Примечание: К ответственности по части 1 данной статьи привлекаются только лица, ранее дважды привлекавшиеся к административной ответственности по статьям 20.3[1] и 20.3[2] КоАП".
Кстати, квалифицирующие признаки пп. 2 и 4 этой статьи было бы вполне уместно распространить также и на ст. 280.
Диспозиция соответствующей статьи в КоАП может практически совпадать с диспозицией п. 1 ст. 282. Например:
"Статья 20.3[1]. Расистская пропаганда и возбуждение религиозной вражды
Действия, направленные на возбуждение религиозной вражды, а также расистская пропаганда, то есть возбуждение вражды, унижение достоинства или пропаганда исключительности, превосходства либо неполноценности граждан по признаку их национальной или расовой принадлежности, если эти деяния совершены публично или с использованием средств массовой информации и если эти действия не образуют состав уголовного преступления,
влекут наложение административного штрафа в размере от пяти до десяти минимальных размеров оплаты труда либо административный арест на срок до пятнадцати суток".
Статья о пропаганде дискриминации могла бы иметь номер 136[1] (могла бы и 282[1], но мы предпочитаем первый вариант). Начиналась бы она так:
"Статья 136[1]. Пропаганда дискриминации
1. Пропаганда, публичная или с использованием средств массовой информации, действий, предусмотренных ст. 136 УК …"
И далее – по тексту ст. 282, за исключением Примечания.
По применению всех этих статей необходимо было бы специальное постановление Пленума Верховного Суда. Именно в нем следовало бы подтвердить, что доказательство прямого умысла по этим статьям не требуется. В нем же могло бы быть разъяснена возможность использования той или иной символики в качестве одного из доказательств косвенного умысла. Многое можно было бы взять из текста упоминавшихся выше Методических указаний, подготовленных в недрах Генеральной прокуратуры. Стоило бы рассмотреть часто встречающиеся частные случаи, например, особенности религиозной пропаганды, публичное отрицание Холокоста и т.д.
Просто немыслимо все это перенести прямо в нормы законов, иначе их пришлось бы слишком часто пересматривать. Так что «метод меню» (термин специалиста по западному фашизму Александра Галкина) лучше реализовывать не в самом законе, а в комментариях к нему, желательно – в обязательных для применения.
В таком же постановлении (оно может быть и не одно) вполне уместно рассмотреть проблему художественных и научных текстов. В принципе, художественное или научное творчество не должно быть наказуемо. Но прямо такую оговорку внести нельзя, так как она позволит почти любой текст представлять как художественный или научный и даже подтолкнет к тому. Выход – в разграничении самого текста и его употребления. Например, научная публикация не подпадает под статью, если сопровождается соответствующим комментарием. Художественный текст сам по себе вообще не криминален, то есть его автор не подсуден по факту авторства, зато распространение этого текста, если оно происходит не в художественном, а в общественно-политическом контексте, может быть криминальным (и отвечать будет распространитель, каковым может оказаться и сам автор). Конечно, оценка контекста – дело для суда сложное, но посильное.
Кстати, разъяснения Верховного Суда могли бы быть им предложены, с некоторыми изменениями, и для соответствующих статей законов о СМИ и об ассоциациях.
Преследование организованной расистской или антиконституционной деятельности представляет собой не менее сложную проблему, чем преследование индивидуальной деятельности. Здесь тоже надо как-то развести меры административной и уголовной ответственности.
Мы не видим необходимости сокращать количество предупреждений, которые выносятся организации или СМИ перед подачей иска о ликвидации (закрытии, запрете). Проблема здесь не в сложности процедуры, а в низком качестве ее исполнения. Но одно упрощение все-таки напрашивается. Если член руководства организации или постоянный автор СМИ (а можно определить круг и шире) осужден в административном или уголовном порядке по статьям, соответствующим конституционным запретам для ассоциаций и СМИ, это можно приравнять к предупреждению. Причем снято оно может быть, тем самым, только путем отмены приговора данному активисту. В конце концов, если ассоциация или СМИ нарушили закон, то ведь это сделал и кто-то персонально. Если же это нарушение не заслуживает даже административного наказания, то, видимо, не стоит предъявлять претензии и к ассоциации или СМИ. Конечно, само наличие двух или трех таких нарушений еще не есть основание для автоматической ликвидации, но тут уж нет сомнений, что на третий раз у суда есть основания серьезно об этом подумать.
Если объединение ликвидировано как расистское, государство обязано по вышеупомянутому ст. 4 п. b Конвенции преследовать и членов этого объединения. То же, очевидно, должно относиться к иным видам антиконституционной деятельности, запрет которой и так был предусмотрен всеми законами об ассоциациях. Но, с другой стороны, если основания ликвидации объединения не были уголовными (то есть не было уголовных преследований активистов), то и наказание для членов не может быть уголовным, а только административным. Следует учитывать при этом, что наказание за членство становится, тем самым, одним из трех шагов, необходимых для того, чтобы подпасть под ч. 1 ст. 282 в предложенной нами формулировке.
Вариант соответствующей статьи в КоАП:
"Статья 20.3[2]. Организация деятельности общественного или религиозного объединения, партии или профсоюза, в отношении которого принято решение о ликвидации по основаниям, вытекающим из статьи 13 пункта 5 Конституции.
Организация деятельности общественного или религиозного объединения, партии или профсоюза, в отношении которого принято решение о ликвидации по основаниям, вытекающим из статьи 13 пункта 5 Конституции, или участие в нем, если эти действия не образуют состава уголовного преступления –
влечет наложение административного штрафа на организаторов в размере от десяти до двадцати минимальных размеров оплаты труда; на участников – от пяти до десяти минимальных размеров оплаты труда".
Уголовное наказание за продолжение деятельности запрещенной организации представляется нам неоправданным хотя бы потому, что практически невозможно убедительно установить, является ли какая-то деятельность продолжением деятельности именной той организации. Для этого нет никаких разумных критериев. Это не значит, конечно, что пренебрежение запретом не должно наказываться, но либо это продолжение противозаконно само по себе, и тогда вступает в силу административная или уголовная ответственность активистов, либо оно не является по сути продолжением той же деятельности. Иное дело – продолжение приостановленной деятельности, оно легче идентифицируется и справедливо признано в антиэкстремистском законодательстве административным правонарушением.
Что же должно отличать просто ликвидируемые организацию, неформальное объединение или СМИ (юридическая форма тут роли не играет) от уголовно преследуемых? Видимо, размах антиконституционной деятельности. Например, чтобы попасть во вторую категорию, недостаточно иметь два-три административных правонарушения со стороны активистов, а только не менее пяти уголовных преступлений. Если таковых преступлений меньше, то, наверное, для привлечения к ответственности еще кого-то, кроме непосредственных исполнителей, достаточно таких категорий, как "организация преступления", "подстрекательство" или "соучастие". Но если преступная деятельность ведется в группировке достаточно широко, нет уже необходимости доказывать вину каждого отдельного ее члена, и можно считать преступлением само членство в ней. Примерно так это понимается в ст. 210 УК, но ст. 210 трактует только о тяжких и особо тяжких преступлениях, а мы говорим о расистски мотивированных преступлениях и преступлениях, направленных против основ конституционного строя (они вовсе не всегда являются тяжкими).
Хорошей основой для соответствующей уголовной статьи могла бы стать введенная новым законом ст. 282[1]. Можно даже оставить термин "экстремистское сообщество", хотя лучше избегать политологических терминов. Если уж нужно краткое название, надо хотя бы добавить слово "преступное". Предлагаемый вариант (компромиссный в смысле названия):
"Статья 282[1]. Организация преступного экстремистского сообщества
1. Создание преступного экстремистского сообщества, то есть организованной группы лиц для подготовки или совершения преступлений, предусмотренных статьями 136, 136[1], 148, 149, 205, 208, 212, 239, 278, 279, 280 [только без учета изменений, естественно, внесенных новым законом (см. выше)], 282, 354 настоящего Кодекса, а также иных преступлений по мотивам идеологической, политической, расовой, национальной или религиозной ненависти либо вражды, а равно по мотивам ненависти либо вражды в отношении какой-либо социальной группы, члены каковой группы лиц совершили более пяти указанных преступлений, а равно руководство таким сообществом, его частью или входящими в такое сообщество структурными подразделениями, а также создание объединения организаторов, руководителей или иных представителей частей или структурных подразделений такого сообщества в целях разработки планов и (или) условий для совершения указанных преступлений –
наказываются штрафом в размере от восьмисот до тысячи минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от десяти до двенадцати месяцев, либо лишением свободы на срок от двух до пяти лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до пяти лет.
2. Участие в преступном экстремистском сообществе –
наказывается штрафом в размере от ста до семисот минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от двух до семи месяцев либо лишением свободы на срок до двух лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до трех лет или без такового.
3. Деяния, предусмотренные частями первой или второй настоящей статьи, совершенные лицом с использованием своего служебного положения, –
наказываются штрафом в размере от восьмисот до тысячи минимальных размеров оплаты труда или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период от десяти до двенадцати месяцев либо лишением свободы на срок до семи лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до пяти лет.
Примечание. Лицо, добровольно прекратившее участие в преступном экстремистском сообществе, освобождается от уголовной ответственности, если в его действиях не содержится иного состава преступления".
Понятно, что на практике такая статья может и совмещаться со ст. 210.
Представляется, что любое российское национал-радикальное объединение среднего или крупного размера, если добросовестно расследовать деятельность его членов, подпадет под предлагаемую ст. 282[1]. Конечно, расследование потребует некоторого времени. Но если представить себе, что органы прокуратуры всерьез за это взялись, лидеры и ведущие активисты реальных национал-радикальных группировок, включая неформальные группировки скинхедов, вынуждены были бы немедленно свернуть свою деятельность или оказаться в тюрьме. Серьезному давлению подверглись бы также "смешанные" организации, в которых относительно умеренное руководство терпит довольно радикальную часть актива. Скорее всего, даже вялое – но не настолько все-таки, как сейчас! – применение предложенного механизма репрессии заметно понизило бы порог терпимого в обществе, не задевая при этом основную массу активных граждан. Предлагаемый механизм все-таки сильно ограничивает возможность грубого давления на относительно умеренных активистов и их объединения, и тем самым становится применимее нынешних нивелирующих формулировок.
Теперь осталось добавить еще несколько частных предложений.
В формулировках целого ряда законов так или иначе воспроизведена конституционная формула: "запрещается создание и деятельность общественных объединений, цели или действия которых направлены на насильственное изменение основ конституционного строя и нарушение целостности Российской Федерации, подрыв безопасности государства".
Здесь явно нуждается в уточнении понятие "подрыв безопасности". Это не значит, что должен быть отдельный "закон о подрыве", наоборот, Пленум Верховного Суда мог бы указать, какие именно преступления или правонарушения соответствуют этому конституционному запрету, а если какие-то аспекты этого понятия не отражены в законодательстве (что, наш взгляд, маловероятно), то какие именно – и как можно было бы исправить ситуацию?
Существует также некоторая неуверенность в том, что слово "насильственное" относится также и к "нарушению целостности", хотя по строению фразы это выглядит именно так. Во всяком случае, нередко приходится слышать, что любой, даже самый мирный сепаратизм антиконституционен. (А ведь речь может идти даже не о сепаратизме, а, наоборот, о призыве "из центра" отделить от России какую-то ее часть, скажем, Чечню или остров Итуруп.) Эта грамматическая коллизия также нуждается в авторитетном комментарии.
Фонд "ИНДЕМ" в своем докладе 1998 г. предлагал вести реестр экстремистских (в терминологии доклада = радикальных) группировок. Мысль эта кажется нам весьма плодотворной. Только не нужно создавать официальный реестр с некими юридическими последствиями для тех, кто в него будет включен. Это потребовало бы сложной процедуры, видимо, с привлечением судебной власти, да и вообще, несколько сомнительно.
Оснований для юридических выводов хватает и без реестра, а вот для чего он действительно нужен, так это для того, чтобы облегчить задачу контролирующим органам: чиновникам Минюста, Минпечати или прокуратуры зачастую не под силу (или лень, но тут важен результат, а не мотив) вычленить в многотысячном массиве зарегистрированных и сопоставимом с ним массиве незарегистрированных ассоциаций и СМИ те, в отношении которых есть серьезные основания для подозрений в антиконституционной деятельности. Чтобы помочь чиновникам, достаточно было бы компактного экспертного органа, открытого для сотрудничества с общественными объединениями и исследовательскими центрами. Составляемый реестр был бы, конечно, мотивирован примерами, но все равно носил бы сугубо рекомендательный характер, так что ошибки или злоупотребления при включении в такой список должны были бы, в принципе, обнаруживаться и исправляться при проверке соответствующими чиновниками.
Такой экспертный орган мог бы быть создан при Администрации Президента, что, кстати, и предполагалось еще в 1997 г. при учреждении президентской Комиссии по противодействию политическому экстремизму. Но тогда комиссия состояла из слишком крупных чиновников и политиков, и работать практически не могла. А нужен именно небольшой экспертный центр, единственная связь которого с государственной властью – право рассылать бумаги на бланке Администрации. Даже финансировать такой центр лучше из негосударственных источников – для независимого контроля и привлечения более квалифицированных кадров.
Как альтернативу реестру можно рассматривать составление специальных инструкций для проверяющих инстанций, как это предложено Романом Сапожниковым. И такие инструкции составлять, действительно, надо. Но, во-первых, инструкции, основанные на формальных признаках, не так уж хорошо помогут с обнаружением именно подозреваемых на антиконституционную деятельность группировок, часть которых, к тому же, не зарегистрирована. А во-вторых, составители реестра могли бы вполне плодотворно сотрудничать и в деле составления и корректировки инструкций.
Пока остается не очень ясно, как же корректно идентифицировать вооруженные и, тем более, военизированные формирования. Нечеткость критериев в этой области затрудняет применение соответствующих запретов. И все-таки, если мы не хотим скатиться к превращению политической борьбы в гражданскую войну большей или меньшей интенсивности, такие запреты нужны. Во всяком случае, на вооруженные формирования. Один доказанный факт такого рода однозначно свидетельствует о весьма опасной направленности данной организации, что должно влечь ее ликвидацию, может быть, даже в ускоренном порядке.
Иное дело – военизированность той или иной структуры. Нелепо на этом основании запрещать Армию Спасения, но мы склонны согласиться с Осиповым, что политической партии военизированной структурой быть не следует. Ведь партия – не просто общественная организация, а организация, способная претендовать на участие в государственной власти.
Вообще, цель сохранения демократии вполне допускает (как в ряде вполне демократических стран) такие средства, как выдвижение определенных требований к внутренней демократичности самих партий: демократический процесс не может нормально функционировать и всегда оказывается под угрозой, если его основные участники сами не практикуют демократию. Сейчас закон о партиях предъявляет партиям некоторые требования в этом смысле, и их список можно было бы даже и расширить. И уж точно нельзя допускать устройства партии или ее части на военный лад.
Назад, к оглавлению книги или далее...
|