ИГОРЬ ШАФАРЕВИЧ И ПРОБЛЕМЫ ДУАЛИСТИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ
Игорь Ростиславович Шафаревич родился в 1923г. Как утверждают, в 17 лет он уже окончил университет. Говорят, что впоследствии он об этом жалел: дело в том, что способный человек действительно может пройти за год пятилетний университетский обязательный курс, но при этом он неизбежно теряет в широте образования, теряет лучшие студенческие годы. Как бы там ни было, нет сомнения в том, что Шафаревич был блестяще одарен; в 19 лет он защитил кандидатскую диссертацию, а вскоре и докторскую; примерно в 35 лет стал член-корреспондентом АН СССР.
Звания академика ему пришлось ждать очень долго, больше 30 лет, и стал он академиком уже Российской АН (вместе с одним евреем - Синаем - и несколькими академиками реакционного направления). Причины были две: с одной стороны, сложная внутриакадемическая политика, с другой - прямой и неуживчивый характер.
В частности, я присутствовал году в 1965 на защите П., ученика академика Александрова. Докторская диссертация была плохонькая (существовало мнение, что "во всей абстрактной топологии нет материала на одну докторскую диссертацию", а ученики Александрова защищали уже вторую). Шафаревич, поддержанный молодым С. Новиковым (ныне давно уже академик и человек прогрессивный, хотя тоже с очень скверным характером) выступал очень резко против диссертации, защита продолжалась часа 4, но конец было легко предвидеть: все "за", против 1 (Новиков тогда еще не был членов Ученого Совета и не голосовал). Московский математик Ефремович, когда я рассказал ему все перипетии этой защиты, сказал: "Шафаревич никогда не будет академиком". В чем, как мы сейчас знаем, не очень ошибался.
Кстати, первая из трех "александровских" защит проходила с еще большим скандалом, а для третьей Александров избрал уже какой-то провинциальный Ученый Совет, где она прошла благополучно.
В те годы Шафаревич работал в "Стекловке" - институте математики им.Стеклова и на полставки преподавал в МГУ. Там я слушал его лекции по алгебре на 1 и 2 курсе; лекции были, вероятно, самыми блестящими по форме, какие мне довелось слушать, но, пожалуй, бедноваты содержанием: Шафаревич стремился сделать свой курс максимально ясным, но ради этого "разжевывал" материал - чрезмерно для того контингента слушателей, который он имел в МГУ.
То были лучшие годы мехмата, и студенты тех лет (очень многие из них сейчас "далече") - целое созвездие. Приведу небольшой анекдот, рассказанный мне дамой, учившейся чуть раньше меня. "Нам читал Н., и мы плохо понимали курс. Он нас стыдил: смотрите, ко мне ходят 3 школьника, и они все понимают - а вы?! - Фамилии школьников: Каждан и два Бернштейна."
Конечно, далекому от математики читателю эти фамилии ничего не говорят: известность этих трех людей все-таки не вышла за пределы математического мирка. Но для математика они говорят многое. Старший из Бернштейнов был как раз моим однокурсником; Л.Каждан на год старше, а Дод Бернштейн - моложе. Но был и ряд других талантливых людей... Впрочем, я отвлекся.
После 2 курса я даже подумывал пойти специализироваться к Шафаревичу, но не рискнул и выбрал иную тематику, но тоже алгебраическую. Учась в МГУ, я был в курсе всех перипетий тогдашней политической, точнее, диссидентской жизни. Я знал, что Шафаревич вошел в комитет по защите гражданских прав, что он сотрудничает с Сахаровым и Солженицыным.
Можно ли тогда было предвидеть дальнейший поворот его судьбы? Очень трудно. Отнюдь не для того, чтобы похвастать своим предвидением, я все же упомяну два микро-инцидента, столкнувших тогда меня с ним. Первый из них был связан с книгой Роя Медведева "К суду истории". Я слышал об этой книге, но не мог достать; мне пришло в голову, что у Шафаревича она уж точно должна быть, и попросил ее через своего товарища, пошедшего как раз на специализацию к Шафаревичу. Но, к некоторому удивлению, получил ответ: да, Шафаревич читал эту книгу, но считает, что книга плохая. Разумеется, не было сказано, что "она написана с неверных позиций", но по сути смысл был именно этот. Меня и тогда, и сейчас мало волнует, с каких позиций написана книга, если в ней много интересного фактического материала; но я пожал плечами и оставил это дело.
Другой эпизод был связан с книгой Шафаревича о социализме. Как обычно в те времена, я получил ее на один или два вечера, быстро прочел - и пришел к выводу, что она написана "с неверных позиций", точнее, в ней блестяще подобраны факты, но их толкование я счел неверным. Я написал на одну страничку свои возражения, передал Шафаревичу в надежде получить ответ и тоже оставил это дело. Ответа я не получил; я на него и не очень рассчитывал.
Тем временем Шафаревича выставили из МГУ, придравшись к его совместительству, которое в те времена допускалось в виде милости, а не как право. Пока ректором был академик Петровский, очень порядочный человек, Шафаревич там держался, но в междувременьи после его смерти и до назначения Хохлова Шафаревичу не продлили совместительства.
Пришедший Хохлов, как утверждают, сказал: "Вернуть Шафаревича не в моих силах; но те, кто его прогнал, об этом пожалеют". Но ни о чем жалеть им не пришлось, очень скоро Хохлов погиб в горах, а МГУ все глубже погружался в трясину. Мехмат - в особенности; именно в те годы был разработан цикл "еврейских задач", которые давались на экзамене нежелательным абитуриентам, чтобы исключить всякий шанс для них.
Рассказывают, что на мехмат пришла журналистка и принесла несколько этих задач; она стала возмущаться дискриминацией перед Федорчуком - сыном тогдашнего министра внутренних дел и зав.кафедрой мехмата. Федорчук сказал, что ничего подобного, задачи самые обыкновенные. Она предложила ему решить одну из них. Он, не подумав, согласился. Первую он не решил. Попробовал вторую, тоже не решил и стал объяснять: "Вы знаете, я сейчас волнуюсь", - на что журналистка резонно заметила, что, наверно, абитуриенты на вступительном экзамене волнуются больше...
В те же годы с мехмата активно выгоняли всех мало-мальски талантливых математиков. Это было нелегко, потому что их было очень много, но соединенными усилиями деканата мехмата и ОВИРа сейчас их там почти не осталось. Впрочем, как раз Шафаревичу ничего особенного не грозило: он оставался ведущим сотрудником "Стекловки", где его долгое время прикрывал Виноградов - директор института, довольно крупный математик, антисемит, но отнюдь не лизоблюд. Говорят, что когда его убеждали выгнать Шафаревича, он спросил, что же ему инкриминируется. - "Как, разве вы не слышали, что говорят по Би-Би-Си, по Голосу Америки?" - ответили ему. - "Ах, не верьте им, они все врут!". Да и в любом случае к академику, пусть и "неполному", подступиться было нелегко.
Меж тем в кругах диссидентов стало все резче обозначаться разделение на либералов и националов.
Поначалу со стороны казалось, что это лишь вопрос расстановки акцентов. Может быть, оно и на самом деле так было - но лишь до тех пор, пока давление государства было настолько сильным, что вынуждало диссидентов держаться кучно, и пока сохранялась иллюзия, что все они хотят одного и того же: ликвидации этого режима. Нет, не то что полной ликвидации - об этом мало кто думал. Речь шла о реформах, скажем, в том объеме, который осуществил Горбачев к 1988 году: устранение наиболее явных злоупотреблений, возможность читать книги в печати, а не ночью в ксерокопиях и т.д. Это могло объединить всех.
Мало кто тогда догадывался, насколько радикальны были расхождения между разными крыльями оппозиции. Впрочем, стоило Галичу уехать на Запад, как он написал стихи, где с ностальгией вспоминал, как в СССР "мы были мы, они - они, а другие - так те не в счет!.. Ну, а здесь, среди пламенной этой мглы, где и тени живут в тени, мы порою теряемся: где же мы и с какой стороны они?" Но уже при чтении журнала "Вече", за который сел его редактор Осипов, становилось ясно: нет, это не "мы", это другие! Не то, чтобы сторонники правительства - но и не мы! Тогда это выглядело странно.
И вот тогда стало выясняться, по какую сторону новой баррикады, разгородившей националов с либералами, оказался Шафаревич.
О дальнейшем мне, в сущности, нечего рассказать. К ужасу всей московской математической общественности, Шафаревич оказался среди "патриотов" наихудшего, антисемитского пошиба. Да, конечно, кое-какие мысли этого жанра проскальзывали еще в "Из-под глыб" - но никто не ждал "Русофобии". Удивительно? Да, но если подумать - может быть, и не так уж удивительно. Известно, что выдающихся русских людей периодически "заносит" в какие-то совершенно загадочные стороны. Оставив в стороне Достоевского, Толстого и Гоголя, обратимся к математикам - и окажется, что Понтрягин, величина самого крупного масштаба, человек, ведший себя очень порядочно в 30-е годы (уже упомянутый мною В.Ефремович, арестованный тогда, вел переписку с семьей через его посредство - для этого тогда требовалось мужество), стал вести себя исключительно скверно в те годы, когда, казалось бы, он мог бы, уже ровно ничем не рискуя, быть порядочным человеком. И здесь человек споткнулся на том же "проклятом" еврейском вопросе.
В чем тут причина? Думаю, что причин несколько. Прежде всего, человек, противостоящий государственной машине в 60-70-е годы был склонен отпускать себе грехи за свой героизм. Он отказывался (с полным на то основанием) принимать ту мораль, которую навязывало ему государство, и вырабатывал принципы для себя сам. Необходимо было опираться только на принципы, выработанные самостоятельно. А на этом и ловит нас дьявол.
Другая сторона дела в том, что люди, выбитые из традиционного мировоззрения (в данном случае - традиционно социалистических взглядов), впопыхах ищут точку опоры. Простейшей опорой может служить замена убеждений на диаметрально противоположные - "сожги все, чему поклонялся, и поклонись тому, что сжигал". Не знаю, произошло ли с Шафаревичем именно это (можно сомневаться - в московских интеллигентных кругах, пожалуй, никогда не было поклонения социализму, и все же...) - но его "Социализм" строится именно на этой посылке. Вместо того, чтобы, как полагалось по-советски, рассматривать социализм как царство Ормузда, он изобразил его "империей зла", царством Аримана. А потеряв опору в одном "добре", надо найти другое Великое Добро. На несчастье Шафаревича, эту идею он нашел в Русском Народе...
