Правители управляют страной, а правителями управляют их суеверия. Исключение из этого правила - выдающиеся государственные деятели, способные самостоятельно формировать и контролировать комплекс установок (идей, предрассудков, шаблонов и мифов), влияющих на принятие решений.
Нынешнее российское руководство имело уже достаточно времени для того, чтобы обнаружить в своей среде лиц, подающих такого рода надежды; но мне до сих пор не довелось услышать из уст его представителей ни одного оригинального суждения о природе или предназначении власти. Когда журналистам нужно осветить наши проблемы вспышкой остроумия, они обращаются к Наполеону, а не к Ельцину или Хасбулатову. Интеллектуальная активность пока что развивается в привычной системе координат: официальная идеология для внешнего употребления и "реальная политика" (т.е. интрига) - для внутреннего.
Впрочем, пока еще рано делать однозначные выводы; в конечном счете, политиков судят не по словам, а по делам. Однако, основания говорить об отсутствии рефлексии по крайней мере у части российского руководства имеются уже сейчас. Речь идет о людях, которые, потерпев явное поражение на каком-либо поприще, не пытаются пересмотреть предрассудки, обусловившие это поражение.
I
Разразившийся минувшей осенью чеченский кризис поставил под вопрос по меньшей мере две генеральные установки правящей группы: пафос необходимости "сильной власти" и идеологию построения независимого национального государства в России.
О том, что "сильная власть" в представлении ее идеологов очень смахивает на авторитарную, свидетельствует само словоупотребление. Ведь не говорят же об умной, искусной, эффективной власти. Акцент ставится именно на силе. Иногда при этом почему-то ссылаются на развитые демократические страны, хотя там сила власти - это скорее следствие, нежели причина ее эффективности.
Как бы то ни было, сильную власть пока не удается установить не только в Чечено-Ингушетии. Самого беглого обзора сообщение из разных концов страны достаточно, чтобы понять: идет интенсивный процесс образования и размножения субъектов самостоятельной активности - индивидов и групп, для которых принцип субординации является пустым звуком. И это - не только политические, национальные и профессиональные группы, чье своеволие, пусть и не всегда цивилизованное, еще как-то вяжется с представлениями о гражданском обществе. Такими субъектами становятся или вот-вот могут стать отдельные города, области и районы, административные звенья, армейские и правоохранные подразделения.
Оценивать этот процесс только негативно было бы непродуктивным упрощением. Если признать раскрепощение массовой инициативы необходимым условием перехода к рыночному хозяйству, то следует смириться и с тем, что при нынешнем уровне культурного развития такое раскрепощение не может осуществляться иначе. Гражданское сознание посттоталитарной эпохи слабо дифференцировано, плохо различает и расчленяет функции, относящиеся к разным уровням компетенции. Оно еще слишком незрело для того, чтобы примирить в себе противоречие между идеей свободы и принципом подчинения. Обрушившись со всей праведной строгостью на незаконную инициативу, "сильная власть" отбила бы у немалой части населения инициативу вообще, внушив убеждение, что пассивность она считает злом гораздо меньшим, чем непослушание. Свободная инициатива - это фундамент демократии. Тот, кто строит здание, одновременно подрывая его фундамент, получит не демократию и не "сильное государство", а руины.
Переведем вопрос в практическую плоскость: может ли нынешнее руководство установить сегодня "сильную власть" в масштабах России? Инструменты, необходимые для "завинчивания гаек", - армия и милиция - сами находятся на грани распада. Любая неуклюжая попытка их применения чревата катастрофой - в лучшем случае для самих "завинчивающих" (вспомним ГКЧП), в худшем - для всего общества. Конечно, удачное использование вооруженных сил могло бы принести плоды, но где же гарантия, что правительство, не доказавшее своей компетенции в условиях демократии, проявит ее, перейдя к авторитаризму? Сегодня такой переход потребовал бы неизмеримо большего искусства, чем 2-3 года назад. тем более, что помимо чисто технического, у этой проблемы есть еще один аспект - психологический.
Когда сегодня самые яростные демократы говорят н необходимости авторитарного правления, помнят ли они, что главным козырем в их борьбе с перестроечной КПСС было обвинение в авторитаризме? Обвинение слишком прямолинейное и вульгарно сформулированное для того, чтобы не обернуться со временем против обвинителей. Диалектика переходного периода, которую предлагал Мигранян, была обременительной роскошью в момент, когда нужно было лихорадочно пинать КПСС. Обрушившись на Миграняна, демократы не додумались обогатить этой диалектикой свой идеологический арсенал и, заранее легитимизировав идею переходного периода, расширить диапазон своих будущих возможностей. Тем нелепее попытки воспользоваться ею сегодня. Каждая измена демократическим принципам будет увеличивать число тех, что пожелает побить демократов теми же козырями, с которыми он, добив КПСС, пришли к власти.
И не надо соблазняться данными социологических опросов. Даже самые восторженные поклонники "сильной руки" завопят о беспринципности, если этой рукой будут затронуты их интересы. Но допустим, таких будут единицы. Не будем забывать, что огромный процент населения, взыскующий "сильной" руки, это большей частью - абсолютно пассивная масса, политическая энергия которой равна нулю. Это - не твердая опора для власти, а скорее болото, в котором можно только увязнуть. Безумие - ожидать от него не то чтобы поддержки, но и элементарной благодарности. Люди, пришедшие к власти под демократическими лозунгами, хотят они того или нет, ОБРЕЧЕНЫ иметь социальную опору в лице самостоятельных, пусть и не всегда дисциплинированных субъектов, которые в кризисные моменты будут защищать не сильную, а именно слабую власть - как гарантию своей свободы.
Единственная ситуация, в которой авторитарная масса может сказать свое страшное слово - выборы. Но именно поэтому выборов следует не желать, а бояться, оттягивая их до того момента, когда удастся добиться хоть каких-то успехов. (Может быть, Веймарская республика не погибла бы, если бы в ней так часто не проводились выборы.).
Вообще-то странно, что продемонстрировав очевидную неспособность "навести порядок" в Чечне, российские лидеры продолжают говорить о сильной власти так, будто ничего не случилось. В условиях кризиса субординации главным психологическим условием сильной власти является решимость проливать кровь или бросать за решетку бесстрашно и без всяких сомнений - столько, сколько потребуется. Такое условие подразумевает, кроме всего прочего, психическую цельность и большевистски наивное сознание правоты. Я допускаю, что в российском руководстве есть люди подобного склада, однако чеченский кризис не выявил их там в количествах, достаточных для проведения авторитарного курса. Одна из причин этому - отсутствие в идеологическом арсенале санкции на пролитие крови.
К моменту своего триумфа демократическая идеология сформировалась в виде, наиболее пригодном для целей оппозиции. Власть, опирающаяся на идеологию оппозиции, обрекает себя на бесконечную череду отклонений, непоследовательностей и самораздвоений. Попытки разрешить это противоречие, дополнив набор либеральных штампов мифологией великодержавного шовинизма, могут только усугубить внутренний разлад, демократического сознания, поставив его на грань шизофрении. Форсировать авторитарные меры в данной ситуации - значит опять-таки нагнетать разлад, экстраполируя его на множество административных сознаний. Сильные решения, пущенные по исполнительной сети, породят геометрическую прогрессию сомнений в их допустимости, - нет более эффективного способа отпустить и без того вялые административные вожжи.
Итак, реальность сегодняшнего дня - это не сильное, а слабое российское государство. Необходимо помнить, что энергия, затраченная сейчас на его искусственное усиление, будет отвлечена от огромного числа проблем, решение которых не терпит и не перенесет отлагательства. Вместо того, чтобы с грозным видом надувать хилые бицепсы, следовало бы подумать о том, как компенсировать их немощь силой ума. Может быть, для этого надо совершить психологическую процедуру: преодолеть опасный синдром победы, который многим политикам притупляет чувство реальности. Внушить себе, не опасаясь даже некоторого преувеличения: "мы не господа положения, а смертники - и находимся не на параде победы, а в окружении вражеской армии; наша задача - не подчинить себе эту армию, а найти наиболее уязвимый участок блокады." Сил настолько мало, что точки их приложения должны быть тщательно отобраны. Только сконцентрировав максимум энергии на минимуме целей, можно надеяться на удачный прорыв.
Сергей Митрохин
Институт гуманитарно-политических исследований
