ДЛЯ ТОГО, ЧТОБЫ НЕ ВИСЕТЬ НА ФОНАРЯХ,
НУЖНО ЗАНИМАТЬСЯ ПОЛИТИКОЙ
Интервью с членом Совета "Апреля" СЕРГЕЕМ КАЛЕДИНЫМ –
автором "Стройбата" и "Смиренного кладбища"
– Люди, знакомые с жизнью писа тельской общественности только по "Литературной газете", очень мало знают о движении "АПРЕЛЬ", активным членом которого Вы являетесь.
– Год тому назад группа московских литераторов, членов СП, решила образовать свою компанию. Назвали ее, может быть, не очень оригинально, но достаточно симптоматично: "Писатели в поддержку перестройки", что сокращенно, соответственно, "Апрель". Часто задают вопрос, почему именно "Апрель"? – и ждут каких-то неловких телодвижений от ответчика. Но неловких телодвижений быть не должно: действительно, "Апрель" – это такой реверанс, дань перестройке и ее лидеру Горбачеву, все это созвучно апрельскому Пленуму и началу "новой эры". Ни до чего другого не додумались, иначе не смогли назвать, но наверняка существуют слова и названия пооригинальней и поинтересней.
Задачи "Апреля" были сформулированы в его документах, которые публиковались в газете "Московский литератор" год назад. Они были довольно размытые – это и обусловило недостаточную популярность "Апреля" в широких массах, даже среди писателей.
Сразу же на нашем пути возникли тысячи проблем – без преувеличения. Во-первых, существующий Союз писателей не пожелал (да и трудно было рассчитывать на это) расставаться со своими привилегиями, завоеванными в столь тяжком труде за пятьдесят с липшим лет. Мы получили отпор по всем пунктам: нам не были предоставлены ни комната, ни лицевой счет* ни печать, ни журнал – ничего, Мы были названы отщепенцами: "каким-то там" комитетом, "какими-то там самозванцами".
"Апрель" жил, хотя жил, угасая. При слове Апрель" порядочные литераторы морщились, недоумевая, в чем же заключаются его задачи и цели. И видимо, наш "Апрель" так бы и поник буйной головой, если бы не великолепное стечение обстоятельств и недомыслие наших врагов.
Когда мы встречались, с руководством, нам было обещано общее собрание московских писателей. Однако, позже Михайлов1 сказал, что его не будет. И ют тут общее собрание "Апреля" выразило вотум недоверия московскому руководству Союза писателей. "Апрель" взял на себя заботы по проведению общемосковского собрания. Опять-таки, мы сказали, что мы проведем это собрание, мы все сделаем, а как это делать, практически не знали.
И тут… "на ту беду лисичка там бежала" – у нас 6-й пленум правления РСФСР, где ребята расхулиганившись, расшалившись на этом шабаше, потеряв контроль, не имея хорошего наставника с дубиной, распоясались и наговорили много лишнего. Это "многое лишнее" привело в страх и какое-то состояние умопомрачения их руководство, т.е. администрацию "большого" Союза, Союза СССР. На встрече с Советом "Апреля" секретариат "большого" Союза заявил, что он ничего общего с пленумом правления РСФСР не имеет, что это было самостийно, без всякого контроля с их стороны. А в подтверждение того, что они отреклись от них и благоволят к нашему "Апрелю", поддержали идею о том, что движение "Апрель" становится всесоюзным, а не московским. Более того, они выразили желание экономически поддержать всесоюзное совещание "Апреля". Мы на это даже не рассчитывали. Безусловно, здесь имеет место и вранье, где-то нас могут обмануть, – но дело запротоколировано! Карпов, Михалков, Скворцов, Грибов, Суровцев и иже с ними – все секретари Союза, точнее – все работающие секретари на окладе, сказали, что они всячески будут споспешествовать проведению общесоюзного "Апреля".
Я собираюсь в Ленинград, чтобы вести переговоры с Ленинградским Союзом, который нам предложит объединиться и сообща выйти из РСФСР-кого Союза, а может быть, вообще из СП, оставив за собой только правомочия и пособия Литфонда. "Содружество"2 для нас создало прецедент – вышло из ленинградской писательской организации и не потерпело никаких поражений в своем профсоюзном обеспечении.
– Как видите Вы задачу "Апреля" внутри СП?
Какая задача у "Апреля"? Ну, мои коллеги говорят: создание доброжелательного, высоконравственного творческого союза, там множество всяких пунктов... Я-то считаю, что СП не должно существовать, как и любого творческого союза, что объединение творческих личностей только дискредитирует саму идею творчества, потому что в объединении мы теряем свою индивидуальность, нивелируемся. Я-то считаю так, что нам нужен из всего этого писательского обихода только профсоюз: бюллетень, колбаса, дополнительные 20 метров, унитаз синий или желтый, поездки по стране, в дом творчества, оплаченные похороны – больше ничего не нужно. Чем хуже и одиноче будет чувствовать себя писатель, тем он лучше будет писать. Именно потому, что сейчас существуют парниковые условия, вот эти объединения, у нас литература дохнет, и никнет, и нет литературы. В Америке писатели рассаживаются по медвежьим углам: Апдайк сидит здесь, Сэлинджер – там и никто ни с кем не общается. Они как-то охраняют свою индивидуальность и творчество. У нас же хотят сбиться в кучу. Мне кажется, это неверно. Но это моя позиция такая. Может быть, она идет от молодости, от того, что я знаю, что я могу, а вот черех десять лет я, может быть, так бы и не вякал.
В "Апреле" очень много людей, которые в условиях свободного рынка будут обречены на голодовку… Но этот вопрос слишком далеко, мы туда не замахиваемся – нам бы знать, как сложится завтрашний день. А может быть, какая-нибудь форма существования придумается, вырастет… Я бы – ну, это страшная, конечно, идея – но я бы вообще за литературу ни копейки не платил. В этом случае в литературе остались бы только люди очень талантливые и графоманы, а вся эта средняя обильная категория из нее бы выпала. А как по-серьзному разрешить эту проблему – не знаю.
Среди противников "Апреля" не только советские администраторы, но и современные "почвенники", люди с определенными идеями…
– Да нет тут "почвенников" никаких! Не в том дело! Дело в том, что к "почвенникам" относятся плохие, бездарные писатели или писатели, которые когда-то были хорошими, а потом потеряли талант. Распутин, Белов, Астафьев – замечательные писатели, но… выдохся талант. Талант кончается: все, что имеет начало, имеет конец. Сразу же начинает человека разъедать страшная злость и ужас: что же делать теперь? Ну, Маяковский застрелился, Есенин повесился – а что им делать? Стреляться, вешаться – не в моде, надо жить, а как жить, если нет таланта? Если пишешь плохо, если каждую секунду злишься на то, что пишешь. Утром человек проснулся, а талант отлетел. Значит, нужно найти виноватого – а вот тут бескультурье и помогает: виноватый – жид, топтать его. Хорошая, популярная идея, захватывающая. Тут нет никакой глубокой почвы, никакого славянофильства, – это все пустое.
За этот год была ли (может быть, не одна) писательская фигура, поведение которой оказалось неожиданным в каком-то радостном смысле слова?
– Были. Были и не одна. Люди, которые 20 лет назад вели себя ужасно плохо, чудовищно плохо, переродились, поменялась группа крови... Но если ситуация переменится завтра в другую сторону, группа крови опять изменится – это может быть... Но сейчас она та, которая соответствует моменту...
Как ощущает себя писатель Каледин в общественной деятельности?
Эта политика – склочное дело, мерзопакостное, совершенно ненавистное и противное вообще всякой творческой работе, а тем более литературной. И тем не менее, писатели отвлеклись от своих дел и поняли, что настало времячко, пришло желанное, что сейчас нельзя быть в стороне от этого дела. И ют мы общими усилиями, по крупицам, по крохам набираем опыт, набираем этот склочный, отвратительный, ненавистный нам опыт. Писатели занимаются не своим делом – все на это идут и всячески это поддерживают.
Сейчас все спорят, как сделать хорошо. Зато без споров ясно, что плохо. Висеть на фонарях – это плохо. А это возможно, это очень запросто. Вот для того, чтобы не висеть на фонарях, нужно что-то делать, нужно заниматься политикой. И потому сейчас все, кто может – ну, не то чтобы отложили свои ручки, перья и бумагу – но во всяком случае, всячески стараются пособить этому ("правому" – "левому"?) "апрельскому" делу. И Белла Ахатовна Ахмадулина – она ведь человек из другой субстанции • наиболее активный споспешник "Апреля". Фазиль Искандер, который вообще живет на Чегеме, – активист, готовый на все. Он не может себя предложить конкретно, в качестве какого-то деятеля, но поддержка – максимальная. Потому что понимает, что момент такой, когда просто писать – этого мало. Сейчас это не самое главное.
С таким миром, какой описан в "Смиренном кладбище", – возможно ли вообще какое-то спасение? И если оно возможно, то каким оно видится, на каких путях оно лежит.
Вот ей-богу, будучи оптимистом, будучи уверенным – а если бы я не был уверен, то меня бы не было, видимо – в успехе нашего общего дела, я не вижу конкретных путей его реализации. Все равно я буду этим заниматься. Но я не вижу, как можно примирить тысячу национальностей в этом государстве, где каждая ненавидит остальные девятьсот девяносто девять.
На что нужно опереться человеку, чтобы хотя бы в одиночку преодолевать ту катастрофу, в которой мы все находимся? Если взять то же "Смиренное кладбище" – там ведь герой живет и погибает совершенно независимо от того, какой вокруг него социум.
– Дело в том, что со "Смиренным-то кладбищем" получилась нахлобучка – там неверный конец, он слишком благостный. Не будет Воробей защищать Кутю ценой своей жизни – это придуманный, литературный конец. Сейчас бы я написал иначе. Воробей предаст Кутю, совершенно запросто. Кутя подохнет, а Воробей будет существовать дальше – вот так. Это не складывалось литературно, поэтому я очень долго маялся, крутил – и вот придумал такой благочестивый конец. Но это противу истины. Против того, на чем настаивал Солженицын: что преступная, безнравственная среда не выращивает ничего позитивного – она только гасит все человеческое.
Ну, финал и не воспринимался как естественный. Дело не в этом. Да, преступный мир никогда ничего хорошего не выращивает, но мы, когда читаем, видим, что за Воробьем остается шанс на совершение какого-то личного усилия, может быть, даже – через самоубийство…
– Вот это правильно. Суть-то, конечно, в том, что просвет в этих помраках есть, есть. Есть надежда на лучшее, есть желание вылечить Вальку от пьянства, сына от косоты, а самое главное – религиозность есть… Это редкий случай, что такой бандюга действительно общался напрямую с Богом, он был действительно верующий человек. Когда мы с ним говорили один на один, и я сказал, что Бога нет, он мне ответил: какой дурак! ты чего, как это нету… Вот это искренняя ситуация! То есть Бог есть…
беседовали АЛЕКСАНДР МОРОЗОВ
и АЛЕКСАНДР ВЕРХОВСКИЙ
________________________
1 А.Михайлов – глава московской писательской организации, избранный в начале перестройки.
2 "Содружество" – группа из приблизительно тридцати "патриотических" писателей (Пикуль, Воронин и др.), вышедших из не русской, с их точки зрения, ленинградской организации.
