Как ни странно, главным моим чувством этого шествия от Крымской набережной к Манежу было чувство возвращения Москвы. Москвы, России, истории, Родины, свободы. Суета поиска средств к существованию и оскомина беспрерывной политической борьбы превратила родной город в какой-то тусклый фон. И вот в этот солнечный февральский день Москва возвращалась к нам своими набережными, бульварами, Манежем, Кремлем (старинность которых все вдруг ощутили). Наивно-ликующие возгласы ведущего: "Да здравствует мирная февральская революция 1990-го года!" - отзывались в душе не политикой, а ностальгией и мечтой. Становились паролем, знаком возвращения из быта в бытие. Чтобы не потеряться, мы держались за руки: слева поэт, стихи которого люблю, справа священник, перед подвигом которого преклоняюсь, рядом дочь, в толпе близкие друзья...
В американской социальной философии есть термин "личностная политика", возникший для объяснения идеологически неуловимого движения шестидесятых годов, движения, смывшего с Америки последнее черное пятно - расовую дискриминацию. Эта позиция формулировалась приблизительно так: "Тебе плохо - я иду с тобой, а моя девушка идет со мной, а ее брат идет с ней. Мы не политики, но если мы не пойдем, мы сгнием заживо". Это ощущение остро смешивалось у меня с самоиронией и тревогой, порожденных сознанием условности и рискованности того социального жанра, в котором нас заставляет жить время: всех этих демонстраций, лозунгов, митингов, листовок, деклараций. Уличность, теснота, мегафон, меняющий не только голос, но и мысль; сжатое время и пространство; давление чужих и чуждых идей и страстей создавали там, на площади, на трибуне, чувство некоторой несвободы, особенно острое после опьяняющей свободы шествия.
Этой тревоги я не могла скрыть в своем выступлении, не смогла отрешиться от памяти о том, что ведь тот 1917 года Февраль ровно через девять месяцев (законный срок!) породил Октябрь а дальше - через многие мутации - сталинизм. В своем выступлении я назвала и причину победы Октября над Февралем: блок революционной интеллигенции и мятежной стихии, вербовка в оппозицию Временному правительству недовольных не столько своей бедностью, сколько чужим богатством. Припомнила слова Солженицына: горе власти, которая не слышит оппозиции, горе оппозиции, которая не входит в положение власти. Когда ослабевает ответственность интеллигенции за каждое слово, сказанное народу, появляется призрак национальной катастрофы.
По мне лучшая идея митинга - идея "круглого стола", переговоров общественности и власти по примеру Восточной Европы. Удивительно, что эту идею не заметили авторы недобросовестной "тассовки" (кстати, абсолютно непрофессиональной: упрекать митинг за "митинговость" так же странно, как ставить в упрек опере, что там ... поют). Надо только, чтобы общественность на "круглом столе" была представлена не по разнарядке: от той организации, от этой, от женщин, от молодежи, - а по критерию личностей, представляющих все разумное и совестливое в народе. Этот круглый стол, по нашему мнению - представителей "Московской трибуны", работавших над политической декларацией митинга - должен стать центром и вершиной общенародного, пересекающего все организации демократического движения "Гражданское действие", декларацию которого зачитал кандидат в народные депутаты Сергей Ковалев.
Об "антипамятном" пафосе митинга уже писалось много. "В России фашизм не пройдет!" - это звучало однозначно. Жаль только, что слабее прозвучал отпор тому фашизму, который привел к кровавым погромам в Баку, и жаль, что после исполненных милосердия слов кандидата в народные депутаты священника Глеба Якунина, зачитавшего резолюцию о ситуации в Закавказье, звучали слова недобрые, мстительные, деловые, лживые. Но ведь митинг есть слепок с общества: он представляет весь спектр позиций и эмоций и в этом его смысл.
А дорога с митинга была окрашена уже не праздником, а усталостью и острой тревогой: через несколько часов видеопленку посмотрят, может быть, те, кто завтра будет принимать решения на пленуме. Что они услышат, заметят: программу выхода из кризиса, предложенную демократическим движением или всякую сенсационную чушь, выкрикнутую с целью привлечь к себе внимание? Семьдесят лет нам вбивали в голову, что власть воспитывает народ. А ведь в нормальном обществе должно быть наоборот: народ лепит власть по своему образу и подобию. Но мы-то жили в ненормальном! И в пути, и на площади собравшиеся скандировали: "в от-став-ку". Что ж, закон политической жизни: страна больше не хочет старых идей и их носителей. Но за отставкой в старые времена следовал арест и расстрел. Страх перед расплатой сидит в генах и тех, кто стоит у власти, и в глазах тех, кто впервые за последние пятьдесят лет рискнул назвать себя оппозицией. Сейчас быть оппозиционером почти естественно, но память о временах, когда "оппозиционер" и "смертник" были синонимами, пройдет еще не скоро. Поэтому "скрываются" и те, и другие - и власть, и оппозиция. Поэтому и думаешь с тревогой: как-то ляжет наш митинг на чашу весов? Тем более, что впереди общесоюзный митинг 25 февраля - шествие, которое прокатится по стране с востока на запад под тем же лозунгом мирной февральской революции.
Сейчас трудно вспомнить все, что было на душе после митинга: слишком много пережито. Осталась только мелодия, сливающаяся с этим вечером, с группами людей, которые все медлили расходиться: "Февраль, февраль, не становись Октябрем".
