Беженцы из Румынии - наша боль и наш позор. Несколько лет подряд официальная Венгрия старалась не замечать этого. Информация о румынских беженцах не попадала на страницы печати и на экраны телевидения. Никто не знал о высылаемых назад в Румынию людях по первому подозрению в их "криминогенности" - а ведь они высылались на верную смерть. Количество беженцев долгое время держалось в тайне. Даже когда страшная румынская "Секуритатэ" , попирая все законы, .организовывала похищения и убийства эмигрантов на территории Венгрии - на это закрывали глаза.
В течение 1989 г. все изменилось. Поток беженцев став так велик, что его невозможно стало не замечать. Демократизация зашла так далеко, что общественности более невозможно было затыкать глотку. В стране прошла целая серия демонстраций против преследований национальных меньшинств а Румынии, н венгров - в первую очередь. В Парламенте подняли вопрос о румынских беженцах. Был создан "Трансильванский Союз" - организация, объединяющая в своих рядах венгерских граждан и румынских беженцев. Началась газетная полемика с румынскими властями. Сводки новостей затопили сообщения о решительных протестах во всем цивилизованном мире против бредовой программы Н.Чаушеску "систематизации сельского хозяйства" -программы,, в рамках которой предполагалось сравнять с землей 8 тыс, румынских деревень и малых городов, а жителей сселить в "агрогородки" - румынские копии полпотовских "образцовых коммун" (впрочем, русскому читателю, наверное, доступнее образ "военных поселений" графа Аракчеева).
Напряженность между Венгрией и Румынией перешла на государственный уровень. То в Румынии появлялось на свет "исследование", в котором "объяснялось", что трансильванские венгры - и не венгры вовсе, а насильственно омадьяренные румыны. То в Бухаресте хватали венгерского дипломата и, обвинив сначала в краже собственной машины, затем - в нарушении правил движения, а затем - в распространении антисоциалистических листовок - высылали из страны. То румынские власти отказывались пропустить через свою территорию транзитную группу венгерского телевидения.
Возмущение венгров росло. Ответом стали не только 200-тысячная демонстрация в Будапеште, не только свободное функционирование в Венгрии румынского "самиздата", но и официальное признание проблемы румынских беженцев, сооружение беженских лагерей, присоединение к Конвенции ООН о беженцах и официальная просьба венгерских властей об оказании им Комитетом по делам беженцев при ООН финансовой помощи для содержания румынских эмигрантов.
Сейчас в Венгрии насчитывается не менее 30 тыс. румынских беженцев. Считают, что еще около 20 тыс. человек живет у друзей и родственников и не торопится официально зарегистрироваться в качестве беженцев. Не менее 50 тыс. румынских граждан (в основном немцев) воспользовались венгерской территорией как перевалочной базой на пути на Запад.
В лагерь трансильванских беженцев попасть непросто. Посторонних туда пускают, мягко говоря, неохотно. Меня провезли в лагерь члены "Трансильванского Союза", узнав, что я собираюсь писать о румынских беженцах для независимого издания в СССР. Они решили, что советские читатели должны знать о трагедии народов Румынии. По сведениям "Трансильванского Союза", только за первую половину 1989 г. советские власти выдали Румынии минимум 8 румынских граждан, перебежавших в Закарпатье. Судьба этих людей ужасна. Если их и не расстреляли (если нашли "смягчающие обстоятельства"), то отправили на мраморные рудники. Более 3-х лет в этих рудниках никто не выживает - взвешенная в воздухе мраморная пыль неотвратимо убивает заключенных.,
Первое, что поразило меня в лагере, - что как только я достал фотоаппарат, у меня сразу вырвали его из рук и засветили пленку. Никто из тех, с кем я беседовал в лагере, не осмелился назвать свою фамилию: так велик страх перед "Секуритатэ". Мне сказали, что некоторые беженцы отказываются сообщить свои имена даже венгерским властям (их так и пишут в документах: "неизвестный N такой-то"), Из уст в уста в беженских лагерях передают историю об одном из основателей оппозиционной организации "Романия Либере", которого "Секуритатэ" выкрала с венгерской территории, из-под Сегеда, и которого после жесточайших пыток сожгли живьем в камере крематория в Араде. Время от времени исчезает то тот, те другой беженец. Все остальные поголовно уверены, что исчезнувших похитила "Секуритатэ".
Георге (в Венгрии он предпочитает называть себя Дьердь) 32 года. Он врач-педиатр. Венгр он лишь на 1/8 - его бабка по материнской линии была полувенгеркой-полунемкой. Он хорошо говорит по-венгерски и считает себя "так же венгром, как и румыном". Однако бежать его из Румынии заставило не национальное преследование. Бежать его заставила жизнь. О своей работе он рассказывает ужасы.
- Каждый день, - говорит Георге, - я видел детей с алиментарной дистрофией. Каждый день у меня на участке от типичных детских болезней "третьего мира" умирали дети. У меня бессонница уже 5 лет. Глаза матерей умирающих детей я вижу каждую ночь. Если Кондукэтор (так официально называют в Румынии Н.Чаушеску. - М.У.) осуществит свой дьявольский план (имеется в виду "систематизация" - М.У.) - дети начнут просто вымирать. Фрукты и овощи с крошечных личных участков - единственный сейчас источник витаминов. Если всех сселить в "агрогородки" - из еды останется одна мамалыга (традиционная румынская еда из кукурузы. - М.У.). Целое поколение детей вымрет... Дракула - и тот был гуманнее, - добавляет Георге, имея в виду не знаменитого героя голливудских фильмов, графа-вампира, а господаря Валахии Владе Цепеша, прославившегося своей жестокостью так же, как в России Иван Грозный.
От рассказов Георге мурашки бегут по коже. Он говорит, что целое поколение в Румынии выросло, не видя никогда в жизни сметаны. Он рассказывает о детях, организм которых настолько привык обходиться без мясной пищи, что, попробовав мясо, они попадали в больницу со всеми признаками тяжелого отравления. О том, что если у матери пропадет молоко, младенец рискует умереть с голоду - молочных смесей в стране достать нельзя. Георге рассказывает об умерших от холода детях. В Румынии - в рамках "режима строгой экономии" - установлен верхний предел температуры в помещении зимой - 15 градусов (если власти считают, что зима - "теплая", то - 13 градусов С). Больным, старикам и детям этого не хватает, разумеется. Пытаясь согреть младенцев, родители идут на "преступление" - включают электрообогревательные приборы. Это строжайше запрещено - дозволяется пользоваться лишь 1 электролампочкой в 50 ватт на однокомнатную квартиру (25 ватт на комнату). Выявленных нарушителей (а рано или поздно почти всех выявляют) наказывают - отключают электроэнергию совсем. Если это происходит ночью или если некуда уйти из своего дома - ребенок обречен, он умирает от холода. Совсем маленькие просто тихо замерзают. Груднички постарше реагируют на переохлаждение - кричат, бьются. Матери сходят с ума, видя эту агонию.
По щекам у Георге начинают течь слезы. Я не выдерживаю - и выскакиваю из сборного домика, где мы сидели. Руки у меня дрожат.
Мои провожатые выходят следом за мной, нервно закуривая на ходу. В глазах у них тоже стоят слезы. "Простите его, - говорит мне один, он очень любит детей. Он вообще очень ранимый человек. Он не только врач. Он стихи пишет... Идем к Анне".
Анна совсем не похожа на Георге. В ее худом и красивом лице угадывается воля. Анна - чистокровная мадьярка и участник подпольного венгерского движения. До бегства в Венгрию она 5 лет распространяла в Трансильвании венгерский самиздат. Она перебежала в Венгрию под пулями румынских пограничников, одна пуля даже прошила насквозь ее чемоданчик. Выбора у Анны не было. "Секуритатэ" напала на ее след.
Анна рассказывает об угнетении венгерского национального меньшинства в Румынии. О том, как закрывают национальные школы, заменяют венгерские названия румынскими, разрушают католические и протестантские церкви, как верующих венгров заставляют ходить в православные церкви, как уничтожаются архивы с ценнейшими средневековыми документами - чтобы уничтожить свидетельства того, что этот край был столетиями заселен венграми. Анна рассказывает об идейном вдохновителе своей подпольной группы - актере венгерского театра (закрытого властями) А.А.Коваче. Он открыто боролся за сохранение венгерской национальной культуры, открыто брал на себя ответственность за распространение самиздатского культурного журнала на венгерском языке. Его увольняли с работы, на него несколько раз нападали "хулиганы" на улице и жестоко его избивали, в его доме дважды возникал пожар. Наконец, его нашли висящим на притолоке. Конечно, было сказано, что это - самоубийство. Преемник А.А.Ковача - молодой хирург - бесследно исчез. Сменившая его сельская учительница "случайно" попала под машину. Таких примеров можно привести десятки.
Анна полагает, что легальная борьба в Румынии невозможна. Она говорит, что ее товарищи в Трансильвании продолжают подпольную деятельность, несмотря на аресты. Они установили контакты и с румынскими подпольными группами, в первую очередь с "Романия Либере". Анна с горечью отмечает, что Чаушеску успешно раздувает в стране шовинистический угар. Но она надеется, что голодный желудок выбьет из головы румынского обывателя бредовые идеи о "Великой Румынии", о "наследниках легионеров, Траяна и Буребиста". К тому же Кондукэтор явно желает передать власть в стране по наследству - если не жене Елене, то сыну Нику. Их обоих в Румынии ненавидят все - без различия национальностей.
Анна с горечью говорит о своих родителях, интеллигентах с классическим немецким образованием (ее отец учился в Гейдельберге и Страсбурге, был близко знаком с А.Швейцером, Т.Тцарой и Ж.-П.Сартром), умерших в нищете ("мы не смогли даже собрать денег им на надгробие", - говорит Анна), о своем женихе, умершем от малярии в болотах Добруджи на строительстве совершенно абсурдного и ни для чего не нужного канала "Дунай - Черное море" (на строительство он был отправлен насильно - "трудомобилиэован"), о родившемся уже после его гибели их внебрачном ребенке, умершем через 2 недели после рождения от голода и потому считающемся неродившимся (!). Видя мое удивление, Анна поясняет, что аборты в Румынии запрещены, каждую женщину - даже незамужнюю - заставляют раз в месяц проверяться у гинеколога - чтобы она не скрыла беременность; выявленных ставят на учет; из-за безумных размеров перинатальной смертности детей официально регистрируют лишь спустя месяц после рождения; те, кто не дожил до месяца, считаются "неродившимися", их нельзя даже хоронить на кладбище, причем, если бы ребенок у Анны выжил - ее могли бы выгнать с работы - за "аморальное поведение", т.е. за рождение ребенка вне брака. На этом месте ее рассказа я понял, наконец, что значат слова Дьердя Лукача: "Кафка - самый настоящий реалист".
Анна объяснила, что именно после смерти ребенка она и попала на заметку "Секуритатэ". Вся черная от горя, сидевшая на слоновьих дозах снотворного, она пошла на очередную обязательную проверку к гинекологу. А если власти не доверяют румынским женщинам, почему они должны доверять румынским гинекологам? Гинекологов проверяет "Секуритатэ". Поймать гинеколога на взятке, на тайном аборте, на скрываемой беременности - повышение по службе. И •вот, когда Анна сидела на гинекологическом кресле, в кабинет вдруг ворвались два офицера "Секуритатэ" - а ну-ка чем они тут занимаются? У Анны сдали нервы. С ней случилась истерика, она, крича по-венгерски (уже криминал!), набросилась на офицеров. За это ее поставили на учет: во-первых, по "подозрению в нелояльности к государственной безопасности", а во-вторых, по "подозрению в венгерском буржуазном национализме".
"После восстания рабочих а Брашове, - говорит Анна, глубоко затягиваясь, - я только и надеюсь на то, что голод заставит людей не бояться штыков".
- Оружие нужно, автоматы, палачей убивать надо, - жестко говорит соседка Анны, Дорина и выходит из домика. Меня удивляет такая жестокость а такой хрупкой миловидной девушке. Тогда Анна рассказывает мне страшную историю Дорины. Дорина наполовину румынка, наполовину югославка. В Сербии у нее живет тетка, к которой она мечтает уехать. Славяне в Румынии подвергаются такой же дискриминации, как и венгры. Легально уехать в Югославию Дорине не разрешили. Но она смогла договориться с начальником погранзаставы на румыно-венгерской границе о том, что за большие деньги он устроит ей - через своих друзей на погранзаставе на румыно-югославской границе - переход в Югославию. Дорина продала дом в деревне в Банате, продала все, что только могла, и, скопив нужную сумму, приехала на заставу к обещавшему помочь ей начальнику. Там, на заставе, румынские пограничники обобрали ее и подвергли групповому изнасилованию. Голую, в бессознательном состоянии, ее бросили в сентябре в холодные воды пограничной реки Муреш (в Венгрии - Мараш). Венгерские пограничники выловили ее. Дорина долго лежала в больнице в г.Мако, теперь живет в лагере для беженцев.
В нависшей паузе мы услышали судорожные рыдания за тонкой стеной домика. "Ой, я дура!" - вскрикнула Анна и выскочила наружу.
Когда меня увозили из лагеря, мне было страшно, невыносимо стыдно. Стыдно за изобилие на прилавках будапештских магазинов, стыдно за прокисающее каждую неделю в холодильнике молоко, стыдно за то, что я не участвовал в демонстрациях в защиту румынских венгров, стыдно за то, что я не собирал денег для беженцев. Стыдно, наконец, за то, что я не могу достать для них оружие.
Я был самый плохой солдат в своем взводе, а может, и в полку. Я так и не научился как следует разбирать и собирать автомат Калашникова. Я стрелял куда угодно, только не в мишень. Я типичный хилый интеллигент-очкарик. Я самый натуральный пацифист. Но даже я теперь убежден, что единственный язык, который понимает "Коидукэтор" - язык силы.
Корреспондент "Панорамы" в Будапеште Миклош УНГАРИ
